Графика Кирилла Мамонова

Я шел к художнику зимним вечером по переулкам старого Замоскворечья. Вокруг были деревья в снегу, огоньки за занавесками мелких окошек, глубокие дворы с покосившимися постройками. И дом Мамонова, трехэтажный, тяжелый, краснокирпичный, стоял на Пятницкой в самой глубине такого двора.

Тут был мир его рисунков и гравюр — обыденный, каждодневный. Доживающие свой век домики старомосковского района, перекошенные временем и судьбой, фигуры праздношатающихся в просветах ворот. Вечернее освещение, пятна света и тени, блуждающие наудачу. Этот мир, такой знакомый, будничный, обжит и пережит художником в его листах с редкой проникновенностью. Он ничуть не приукрашен, но и не обижен неуместной иронией. Он принят как свой, без всяких оговорок, увиден и понят изнутри, а не извне.

Самостоятельный и сильный художник, Мамонов недооценен, а точнее сказать — просто не замечен критикой. А между тем это далеко уже не новое имя. Мамонову за сорок, он выпускник Полиграфического института. Но книга не увлекла его, и с самого начала 1960-х годов он выставляет свою станковую графику. Вначале, как у многих тогда, это была линогравюра, позднее она сменилась сухой иглой и свободным карандашным рисунком. Кирилл Мамонов—художник «ближнего зрения», художник очень натурный. Он неизменно и сосредоточенно рисует то, что его окружает: свое Замоскворечье, все насквозь исхоженное и любимое,, рисует своих близких, рисует натурщицу— много раз одну и ту же, натюрморты из одних и тех же любимых предметов. Но нет в графике Мамонова даже оттенка документальной фиксации или отстраненно-объективного изучения пластических качеств натуры. Глубокий, черный, клубящийся тьмой коридор с крошечной светлой фигуркой ребенка он видит, кажется, взглядом самого этого мальчика. Потому-то он и тесен и огромен, мал и необозрим — целый мир, сулящий приключения, куда-то уводящий, таинственный, даже страшноватый.

Листы Мамонова привлекают к себе открытой, острой экспрессией, затягивают в напряженную глубину неопределенного, сложного пространства. Он рисует не вещи, а среду, густую, вязкую, насыщенную перетекающим движением теней и света. Предметы в его натюрмортах не сразу, нелегко узнаются. Они прячутся в сумраке, оборачиваются то тем, то этим, завораживают живой, трепещущей пластичностью.

Однако портреты Мамонов рисует несколько иначе. Широкая, смелая линия с маху схватывает главное— пропорции, очертания лица. Одним волнистым длинным штрихом очерчивается профиль. Потом уже внутри и вокруг контура намечается энергичными ударами темного графита светотеневая лепка. Художник ловит графическую формулу человека, ключ к личности. Его портреты заострены до гротеска, но без оттенка насмешливости. Мамонов не издевается, не иронизирует, не преувеличивает — он познает. Особенно резко это проявляется в автопортретах. Художник не льстит себе, рисует напряженно, проницательно. К самым острым по характеристике его рисункам относятся и портреты матери. И, наконец, даже в детских портретах, очень при этом поэтичных, нет ни капли кукольной красивости— та же внутренняя напряженность, сосредоточенная острота взгляда.

Можно сказать, что творчество Мамонова развивается в общем русле советской графики 1970-х годов. Не ему одному свойственно сейчас стремление к психологически напряженному, личному контакту с моделью, к эмоциональному преображению и переживанию пространства, к сотворению на листе глубокой, духовно насыщенной, вовлекающей в себя атмосферы. Но ему часто удается дать этим общим устремлениям очень индивидуальное, органичное и на редкость темпераментное воплощение.

Мамонов больше всего рисует мягким карандашом или гравирует сухой иглой. Обе эти техники дают наибольший простор для непосредственного, мгновенного воплощения переживаний, внутреннего мира художника в экспрессивном движении инструмента, в графическом жесте. Его карандаш энергично овладевает пространством изображения, распоряжается им, наполняет душевной напряженностью, трепетом, тревогой. Гравировальная игла упруго врезает импульсивную, нервную, капризно-подвижную линию в неподатливый, требующий усилия металл.

Своеобразие и значительность графики Мамонова — в напряженной, иной раз прямо яростной экспрессии, в редкой самоотдаче и быстроте реакции, в силе и остроте наглядно, на глазах у зрителя овеществляющихся переживаний жизни. Выразительность листов меньше всего определяется сюжетом, повествованием. Уголок города, бытовая сценка, очерк лица — внешний, видимый мир одухотворен и преображен без остатка в мир внутренний. Но это не значит, что реальность, послужившая художнику натурой, второстепенна, не важна в его листах, что она оказалась лишь предлогом для самовыражения. Напротив, только с глубоко и цельно переживаемым миром, со своей собственной жизненной средой и можно вести столь личный, столь насыщенный чувством диалог.

Те листы, которые Мамонов привозит из летних поездок, начисто лишены умиленно-туристского любования экзотикой, красотами архитектуры и пейзажа, одухотворены обычным для него напряженным переживанием обыденной, ничуть не декоративной жизни. И в них он последовательно избегает любых красивостей. Художник верен своему творческому миру, верен органичному для него, не наигранному ощущению жизни. И поэтому его скромные, лишенные каких-либо внешних эффектов графические листы волнуют искренностью воплощенных чувств.